Борис Жутовский, автор портретной серии выдающихся людей России XX века, называет себя коллекционером времени.
 |
Этих портретов уже более трёхсот. Треть из них вошла в книгу-альбом «Последние люди империи». Название автору подарил Фазиль Искандер, попавший здесь под одну обложку с Владимиром Корниловым, Эрнстом Неизвестным, Булатом Окуджавой, Никитой Хрущёвым, Андреем Сахаровым, Борисом Слуцким, Виктором Шкловским, Микаэлом Таривердиевым, Петром Капицей, Альфредом Шнитке и... генералом Судоплатовым, за плечами которого покушение на Троцкого, теракты контрразведки, польские офицеры в Катыни, лаборатории смерти по всей стране.
– Здесь все – таланты, жертвы, слуги, убийцы. Но только те, которых знал и которых «трогал». Все с натуры. Не для того чтобы убедить «товарищей по труду» в реализме, а чтобы самому, кожей пальцев, услышать восторг и злость, – говорит художник.
Для тех, кто не знает, Жутовский – тот самый «абстракцист», на которого кричал Хрущев на легендарной манежной выставке «30 лет МОСХа» в 1962 году: «Кого изобразил художник? Урода! Как же так, человек закончил советскую среднюю школу, институт, на него затрачены народные деньги, он ест народный хлеб. А чем он отплачивает народу, рабочим и крестьянам за те средства, которые они затратили на его образование, – вот таким автопортретом, этой мерзостью и жутью?..»
– Те триста с лишним портретов, составивших серию «Последние люди империи», – они делались по душевной потребности?
– Именно так. Я рисовал и рисую с натуры, это обязательное условие. Со многими, кто мне позировал, я был знаком.
– И Сахарова хорошо знали?
– Нет, это было шапочное знакомство. Меня ему представили после того, как Андрей Дмитриевич вернулся из горьковской ссылки.
– Где он вам позировал?
– У себя дома, на улице Чкалова.
– А как Судоплатова удалось уговорить на сеанс?
– Так случилось, что в семье одного моего близкого друга в какой-то момент появилась очень яркая «языкастая» женщина Эмма Карловна. И мне было сказано, что это жена Павла Анатольевича Судоплатова, который являлся ближайшим соратником Лаврентия Берии, но при этом был ангельски чист.
После разоблачения культа личности он якобы впал в летаргический сон, а когда очнулся, его отдали под суд и посадили на двадцать пять лет. Прошло какое-то время, он вышел на свободу, занялся благочестивым делом – переводами детских книжек. Однажды я увидел его в гостях у моего приятеля, даже фотографии сделал, до сих пор они у меня хранятся. И потом через маму моего приятеля мы договорились о его портрете.
– Во время сеанса вы его о чём-нибудь спрашивали?
– Я боялся ляпнуть что-то лишнее, но не мог удержаться, спросил: «Павел Анатольевич, а вы бы не хотели написать книжку про то, что с вами было?» – «Нет, это невозможно». Но потом всё-таки написал.
– Та выставка в Манеже, где Хрущёв разорался на вас, обросла легендами. В них много неправды?
– Очень много, и по разным причинам – от преднамеренного вранья до заблуждений. Например, недавно я увидел передачу «Совершенно секретно». Рассказывалось о нашей квартирно-подпольной студии, которой руководил Элий Белютин. Тако-ое количество вранья!
– Страшно было после хрущёвского разноса?
– Конечно, страшно. Чего притворяться-то. Мы были абсолютно уверены, что, когда выйдем из подъезда, нас посадят в «воронки» и развезут по камерам. Тем более что Хрущёв орал: «Посадить вас надо!» Потом: «На лесоповал вас сослать!» Потом: «Паспорта дать и выгнать из страны!»
А тут ещё председатель КГБ Шелепин мечется, орёт на Эрнста: «Ты где бронзу взял?! Ты у меня из страны никуда не уедешь!» На что яростный Эрнст отвечал: «Ты на меня не ори. Ты начальник КГБ, у тебя есть пистолет, дай его мне, я сейчас застрелюсь. Это дело моей жизни». Там были вполне драматические истории. Потом, через восемь лет после отставки, Хрущёв позвал меня к себе на день рождения.
– Неужто он вас запомнил?
– Нет, конечно. Но его внучка работала в АПН вместе с моей женой. И я посылал Никите Сергеевичу на каждый его день рождения какой-нибудь подарочек – сперва два номера альманаха «Прометей», потом книжку с моими иллюстрациями. Он через внучку благодарил, а в последний свой день рождения позвал нас с женой к себе в гости. Мы поехали и три часа с ним беседовали.
– События в Манеже вспоминали?
– Мало. Просто под конец, когда стали прощаться, он сказал: «Ты меня извини, что так получилось. Я ведь не должен был туда ехать. Я же глава партии, глава государства. Кто-то меня туда завёз. И вот хожу я по этой выставке, вдруг кто-то из больших художников – то есть в его понимании больших – говорит мне: «Сталина на них нет!» Я на него разозлился, а кричать стал на вас. А потом люди этим воспользовались».
– Есть знаменитые люди, которых вам не хотелось бы нарисовать?
– Есть. Я бы постеснялся просить Лучано Паваротти, чтобы он мне позировал. Я не согласился бы нарисовать Нельсона Манделу. Понимаете, мною движет интерес либо к форме лица, либо к биографии, прожитой жизни. Почему я не очень люблю рисовать женщин? Потому что они хотят быть моложе и красивее, и совершенно правы. А мне интересен ландшафт лица, все эти буераки, овраги, пригорки.
– В какой мере портрет позволяет запечатлеть облик эпохи? Скажем, видно ли сразу, что портреты кисти Сандро Боттичелли – это итальянский Ренессанс, а карандашные изображения современников Бориса Жутовского – это поздний советский застой?
– На такие вопросы должен отвечать не художник, а зритель. Но думаю, что по написанным мной портретам можно составить адекватное представление о советской эпохе.
Кроме того, сама стилистика, сам характер рисования несут на себе печать времени.
– Вы новую выставку готовите?
– Нет. Предложений достаточно, но сил уже не хватает. Надо ведь отвезти, повесить, накрыть поляну, улыбаться гостям… Плюс колоссальные затраты.
– А много новых работ?
– Много. Я работаю всё время, безостановочно. Под старость, кроме работы, что ещё делать? За девицами бегать уже скучно…
Беседовал Пётр Невзоров
